Отец мой ушел на фронт добровольцем в самом начале войны. Вот только долго повоевать ему не довелось: в марте 42 года он получил тяжелое ранение, потом несколько месяцев валялся по госпиталям, а в октябре его комиссовали подчистую и отправили домой. Ну, вот так повезло, можно сказать. Начал он трудиться в родном колхозе председателем – единственный мужик на три окрестных деревни.
Однажды зимой пришлось ему срочно ехать по колхозным делам в соседний район за 100 км. Морозы стояли суровые, сибирские, а из транспорта – сами понимаете – только лошадь да сани. Но – надо, значит надо.
Сел он в те сани и поехал. Вот только не доехал чуть-чуть, километров 15, вьюга сильная поднялась, дорогу замело совсем, лошадь спотыкалась и брела по колено в снегу.
В общем, пришлось отцу дела отложить и завернуть на ночлег к своему старому знакомцу, Федору Лукичу, который возглавлял сельсовет в своем колхозе. На фронт его не взяли - он еще с гражданской войны без ноги остался.
Вот сидят они, значит, вечером, чаевничают, нехитрые мужицкие разговоры ведут, дела на фронте обсуждают, последние новости, как вдруг в дверь постучали. Ну, открыли, конечно, хотя и удивились, кого это в такую непогоду да в такой мороз на улицу принесло.
На пороге возник незнакомый старик, одетый в тулуп и валенки. Зайдя в избу, тот снял шапку, как положено, поздоровался с хозяевами, поклонился им по обычаю и попросил разрешения переночевать.
Сейчас, возможно, такая просьба многих удивила бы, а в те времена в Сибири гостю, просящемуся на ночлег да еще в такую погоду, отказывать было не принято. И Федор Лукич поставил на стол лишнюю чашку, тарелку, ложку положил, подождал, пока гость разденется, и к столу его пригласил.
Накормили, чем бог послал, как говорится, да разговоры свои продолжили. Старик о себе ничего не рассказывал, а они и не спрашивали.
Хозяин дома пожаловался, что несколько дней назад беда у них в колхозе приключилась: неожиданно загорелся сарай, в котором сено для лошадей хранилось и сбруя. Все сгорело подчистую. И по всему выходит так, что не сам по себе сарай загорелся – поджег его кто-то.
Разбираться не хотелось с этим делом: хуже нет, чем своих подозревать, тем более – обижать зря. Вот только и оставлять так тоже нельзя было, иначе сегодня сарай сгорел, завтра – конюшня заполыхает, а там и еще что. Беда большая может случиться.
Незнакомец сидел за столом, внимательно слушая разговоры, а потом сказал, что хоть сейчас может на поджигателя указать. Ну, разумеется. Федор Лукич и мой отец посмотрели на него с недоверием – как это пришлый человек может знать поджигателя?
Усмехнулись – шутит, наверное. А тот встал из-за стола, поднял свою котомку, которую у входа в избу оставил, вернулся с ней, сел на лавку, достал что-то, больше всего напоминавшее сушеные бобы, и начал их на разные кучки раскладывать по столу, смотреть и шептать что-то себе под нос.
Так продолжалось минуты две. Потом он неожиданно поднял голову и спросил у Федора Лукича, нет ли у них в деревне мужика одноглазого.
Тот в растерянности кивнул – действительно, как выяснилось, есть у них в деревне одноглазый бирюк, который, к тому же, приходится хозяину дальним родственником. Вот старик сказал, что, мол, именно этот одноглазый и поджег сарай.
И что вообще человек он очень нехороший. Сказал, убрал свои бобы и дальше сидит, как ни в чем ни бывало. Но Федор Лукич разозлился: как это, мол, не зная и не видя человека, огульно его обвинять. А доказательства?
Старик покачал головой и ответил, что доказательств у него никаких нет. Но только, если Федор Лукич желает, он может так сделать, что этот самый одноглазый сам сейчас сюда придет.
Попросил у хозяина соль, взял щепотку, бросил ее на столешницу, нагнулся над ней и что-то прошептал опять. Потом дунул – и как соли и не было. А старик снова сел и говорит – ждите.
Ну, тут уже, конечно, совсем интересно стало. Ждать, правда, пришлось недолго, уже через минут десять, не больше, в окно кто-то постучал. Открыли дверь – и верно, отец увидел, что на пороге стоит одноглазый мужик.
Отец его не знал, конечно, а вот Федору Лукичу, по всему выходит, он приходился хорошим знакомцем. Зашел, поздоровался с хозяином, сказал, что ужин начал готовить, хватился, а соль кончилась. А как же без соли-то? Так вот, не одолжит ли хозяин ему соли по-родственному?
Ну, Федор Лукич оторвал клочок газеты, кулек свернул и соли туда насыпал, конечно. Мужик взял этот кулек и тут же ушел. А те, что были в избе до этого, остались сидеть. Повисла тишина.
Тогда этот старик и продолжил. Сказал, что видит, что Федор Лукич человек хороший, и он хочет его отблагодарить за ужин и ночлег. Показал на столешницу – а там сучок виднеется.
Вот старик и сказал, что если сейчас хозяин возьмет шило и ткнет им в этот сучок, то уже завтра у его родственника и второго глаза не будет. И даже шило уже из своей котомки достал, Федору Лукичу протягивает.
И знаете, отец уже верил, что именно так оно и будет, как старик говорит.
Только Федор Лукич у старика то шило не взял. Сказал, что бог с ним, с сараем, весной они новый отстроят, а вот глаз вернуть уже не получится. Ну, дед ответил, что это его право так рассудить, и шило снова убрал, а котомку в угол поставил. И потом они все спать легли – поздно уже было.
А утром отец проснулся когда, то старика того уже не было. Хозяин сказал, что тот еще затемно собрался, сказал спасибо за приют и ужин, и ушел. Ну и отец тоже быстро встал, оделся и по своим делам поехал. Рассиживаться-то было некогда. Но случай тот вспоминал долгие годы, до самой смерти. Вот и мне рассказал.
©