В древние времена главное предназначение религии состояло в том, чтобы придать мирозданию понятную структуру и смысл, но религия утратила силу убеждения, оставив после себя то, что Сартр назвал «дырой в форме бога в человеческом сознании». Развенчав религиозные символы, мы в то же время создали коллективные ценности, которые психологически отдалили нас от естественных корней. К сожалению, быстрая модернизация, темп технического прогресса, господство больших безличных учреждений и требования городской жизни привели к духовной дезориентации, оставив множество людей растерянными, разобщенными, лишенными какой бы то ни было осмысленной цели. «Приблизительно в одной трети моих случаев, — писал Юнг, — люди страдают не от какого– то клинически определимого невроза, а от бессмысленности и бесцельности их жизни. Я не буду возражать, если это назовут общим неврозом нашей эпохи».
Преимущество веры в то, что у нашей жизни есть некий высший смысл, было уничтожено научным рационализмом, а общепринятая религия утратила божественное вдохновение и часто приводит к фундаментализму. Учитывая сложившиеся обстоятельства, неудивительно, что мы обращаемся к снам, чтобы заполнить вакуум и ощутить божественную энергию внутри нас.
Что такое священные сны?
С самого начала сновидения могут неожиданно познакомить человека с «чем–то большим». Это может случиться с любым человеком, даже если он не увлечен религиозными исканиями. Опыт сновидения может просто отличаться от обычного сна непривычной яркостью и живостью, а может быть наполнен священными образами, которые внушают спящему благоговейный страх. Священное и таинственное всегда было частью жизни человечества. «Каждая эпоха облачала эту тайну в собственное одеяние, но наша эра еще не подыскала подходящих покровов для священного. Она или обнажает тайну или закутывает ее до неузнаваемости». У этой тайны, возможно, не существует рационального описания.
Самым доступным выражением ее по–прежнему остается образ, символ. Священное, проникая в наши сны, может стать для современного человека мостом к иррациональному через символы, в которых есть «ядро смысла». Великая ценность священных сновидений в том, что они приводят нас в прямое соприкосновение с личным, они пронизывают наше существование как пучки света, открывай истины, иначе недоступные для обычного сознания.
Особенности «большого» сна по Юнгу
Юнг, который был знаком со сверхъестественным сновидением, называл его «большой» сон. Для него большие сны были связаны с изначальной сущностью, откуда берут начало все религии. Такие сны, полагал он, могут наставить человека на тайные пути мироздания. Другие, талые» сны он считал просто отражениями личных черт спящего. Каждый человек может удостоиться благословения и увидеть «большой» сон. Воистину, такие сны — дар, потому что большие сны редко посещают нас. Но когда они все–таки приходят, то могут полностью изменить наши представления и помочь нам глубже проникнуть в тайну и смысл жизни. В символах, которые мы почитаем, эти сны представляют наши высшие устремления, они заполняют разрыв между нашим внешним, ограниченным личным существованием и просторной безличной реальностью.
Многие из нас ощущают, что жизнь — это нечто большее, чем материальный мир, в котором мы обитаем. Священные сны странным образом убеждают человека в существовании непостижимого, «иной» реальности.
Особенности понимания священных снов Прадипа Саньяла
Прадип Саньял более двадцати лет был практикующим психоаналитиком. Он верил, что психоанализ способен разрешить человеческую дилемму и, кроме того, может представить интеллектуально обоснованную модель человеческого разума. Если бы люди отдавали себе отчет и противостояли бессознательным конфликтам, они бы избавились от их власти и эмоциональных блоков и таким образом проложили себе путь к личной реализации. Однако все эти годы его опыт доказывал обратное. Он обнаружил, что конфликты, которые терзали его пациентов, часто не прекращались. Проблемы на время удавалось заглушить, но как только происходил новый кризис, они возвращались с новой силой. Сначала, в истинно фрейдистских традициях, он полагал, что его задача — помочь своим пациентам вернуть ранее вытесненные травмирующие воспоминания, позволить им проявиться, в надежде, что, столкнувшись с ними, человек освободится от текущих конфликтов. Но когда, несмотря на все усилия, он с удивлением обнаруживал, что не происходило никакого заметного изменения симптомов, он задавался вопросом: была ли реальная травма фактически установлена, и если ее удалось определить, почему выздоровление не всегда наступало.
Прадип также обнаружил, что вне аналитического пространства, без подстраховки в виде умелой поддержки аналитика, его клиенты теряли любые свои завоевания на пути к выздоровлению. Заблокированные черты личности вновь проявлялись, и однажды побежденная боязнь агрессии, беспокойство или робость его пациента могли снова заявить о себе. Прадип спрашивал себя: не было ли это естественным пределом возможностей психоанализа. Но если психоанализ не исцеляет, спрашивал он себя, тогда что же?
Последовал долгий период, когда Прадип тщетно боролся с ограниченностью своей научной дисциплины, и он решил изучить другие пути. Ему было трудно принять что–то выходящее за рамки современной рациональной парадигмы, а как только он следовал ей, оказывался в тупике. Он был на грани интеллектуального отчаяния. Он чувствовал, что у него украли то, что, как он верил, было новообретенной истиной — исцеляющую силу психотерапии.
Представим вам друга Прадипа, благодаря которому он смог продолжить свой поиск: Морис Фридман, польский инженер. Морис переехал в Индию много лет назад и оставил профессию, чтобы посвятить себя изучению индийской философии. В 1930–х годах Морис встречался с Махатмой Ганди и работал с ним какое–то время, после чего недолго жил в ашраме Рамана Махарши. Позже он часто посещал другого мистика, Нисаргадатта Махараджа, который снимал довольно скромную квартиру в переулках Хетвади в Бомбее. Морис посещал его почти каждый день, и Прадип часто подвозил его туда. Морис, наверное, записывал все беседы, которые происходили между посетителями, которые приезжали со всего мира, и Нисаргадатта Махараджей. Эта запись вопросов и ответов стала современной духовной классикой «Я есть то».
Махарадж был простым человеком, который не получил формального образования, но его любили и уважали за его духовные открытия. Он говорил о причине человеческого страдания и его преодолении, не обращаясь к традиционным религиозным формулировкам. Прадип, по странной случайности, зашел к нему в квартиру вместе с Морисом и был потрясен видом Махараджа: невысокий человек, одетый в дхоти–курта, сидел, скрестив ноги, в крошечной комнате, окутанный ароматом благовоний, и отвечал, лучась энергией, на старые как мир вопросы об изначальной природе человека и о том, как пробудить эту истинную природу. В те дни Прадип смотрел на него с любопытством, но и только.
Синхрония как критерий священного сна
Чувство священного благоговения, которое испытывает человек, когда сталкивается с необыкновенным и полным смысла совпадением, Юнг назвал синхронией. В этом чувстве всегда есть священная таинственность, она ощущается еще острее, когда «смысловое совпадение» – это сон, который находит подтверждение во внешней реальности. Эмоциональное впечатление отпечатывается в сознании человека, так что послание сна глубоко проникает в его сердце. И внешние и внутренние силы пересекаются, чтобы подтвердить, что это была не случайная встреча, а прямое и нацеленное послание, переданное, чтобы установить очевидную связь между личной жизнью человека и того, что выходит за пределы его личности.
Особенности священных снов в Тибете
Жители Тибета признают, что сновидения являются неотъемлемой частью религиозной жизни еще до того, как человек получит посвящение. Кандидата обязывают наблюдать за своими снами, чтобы убедиться, действительно ли посвящение может состояться или будет отвергнуто божеством. Тибетская традиция устанавливает кармическую связь между гуру и учеником. «Другими словами, должно существовать расположение между посвящаемым и сферами, в которые он хочет быть посвященным, или между посвящаемым и божеством посвящения, и это расположение может быть проявлено или в нем может быть отказано через сновидения».
Фритьоф Капра, автор «Дао физики», увидел во сне, что танец частиц в субатомном мире — это танец Великого Шивы, и так он создал сплав своего знания физики со своим пониманием восточной философии.
Скажем еще раз, может показаться, что большинство этих снов пророческие, предвещают то, что случится в будущем. Повторяющийся сон сообщил Прадипу точные инструкции, как найти дом Нисаргадатга Махараджи, и сон Гиты указал ей путь к Шивалинге. Нирмале сон сообщил, что в Анандамайи Ма она найдет своего учителя. Но лучше, чем пророчество, эти сны характеризует юнгианский принцип синхронии. По–видимому, туманные внутренние побуждения стали осмысленными, когда нашли новое направление во внешних событиях. Или внутреннее стремление, которое пришло в движение, было сначала выражено через сон, а после нашло подтверждение во внешнем событии. Кроме того, Прадип был уже разочарован и возможно открыт для чего–то другого, а Гита и Нирмала были готовы к появлению чего–то духовного в их жизни. Сновидения помогли им облечь в форму их устремления.
Однако синхрония – это не единственный критерий священного сна. Некоторые сны прямо обращаются к общечеловеческому в спящем, без всякого внешнего подтверждения. Мы можем сказать, что следующие сны помогли людям найти их путь. Следующие несколько снов — это проводники и помощники, которые помогли углубить духовный поиск.
В древнем индийском священном писании «Прасна» Упанишад (1У.1) четвертый ищущий спрашивает своего учителя: господин, что спит в человеке? Что в нем никогда не спит? Кто видит сновидение? Кто наслаждается сном? Кто он на самом деле? С этими простыми и прямыми вопросами мы вступаем в другую метафизическую область. Нам придется обратиться к ее философии прежде, чем мы сможем найти ответ на загадку «Кто видит сон?».
Очевидный ответ: я, конечно! Но кто он, этот «я»? Привычная личность — этот клубок противоречий и воспоминаний? Или нечто большее? Когда мы спим, тело инертно, личность дремлет, но чувственное восприятие и эмоциональный фон во сне очень яркие. Так кто же каждую ночь преодолевает пространство, наполненное страхами и ужасом, страданием и отчаянием, которое иногда светится надеждой или озаряется светом трансцендентального? Кто этот «Я», который чувствует весь мир, но не владеет ни телом, ни нормальным сознанием? Кто бы он ни был, это не тот «Я», которого я привык называть собой. Во сне участвует тот же, кто видит сон? Кроме того, во сне находят выражение те желания, которые отвергает бодрствующая личность. Похоже, что они принадлежат сущности более широкой и боле глубокой, чем тот «Я», о котором я знаю. Тот, чья память больше моей, и чье восприятие отличается от моего собственного.
Откуда приходят такие священные сны? И вообще, откуда приходят все сновидения? Мы молчаливо признаем, что сновидение принадлежит спящему, даже если у спящего нет контроля над сновидением и он не ощущает ответственности за свои действия, совершенные во сне. И все же, когда сон яркий и обладает богатым смыслом в контексте жизненных обстоятельств, человеку очень трудно убедить себя, что эти образы ничего не значат. При таких условиях, будь он главным действующим лицом или зрителем, спящий верит, что сон исходит от некой высшей силы и что он — избранник, которого коснулось нечто священное.
